Голосовать

Соблазн крайних позиций. Сорин Брут рассказывает об удачах и просчетах книги одного из самых ярких русскоязычных писателей современности Дмитрия Быкова

Рецензия

Российская культура закончилась, утверждает Дмитрий Быков в «Демоне поверженном», вышедшем в конце 2024-го во Freedom letters. И производит вскрытие, анализирует «предсмертный» ХХ век. Что привело к летальному исходу? Насколько искренне сам автор верит в свой радикальный тезис — вопрос открытый. Но провокация засчитана. Над «Демоном…» хочется думать. И спорить тоже. Сорин Брут рассказывает об удачах и просчетах книги одного из самых ярких русскоязычных писателей современности.

«Демон поверженный» вырос из обзорной статьи для независимого учебника истории. Действительно, черты авторского учебника в нем есть. Другая составляющая — критическое осмысление от человека, который горячо любит предмет исследования. Книги с такой проблематикой очевидно нужны, и Быков идет в авангарде. Однако возникает подозрение, что он упаковал два текста в один — будто хотел написать и книгу о литературе+кино и поразмышлять о культуре в целом, наметив точки ее будущей пересборки.

«Учебник» о русской культуре ХХ века — не отдельно о театре или об искусстве, но обо всем сразу — задача утопического масштаба. Решить такую «несоразмерную» задачу вряд ли возможно. Недостатки обеспечены, как, впрочем, и находки: Быков пишет, что «роковые вопросы» русской культуры «не имеют ответа именно потому, что они ошибочно сформулированы». С «Демоном…» получается похоже. Парадоксально, но как раз поэтому его очень трудно критиковать.

Можно не соглашаться с трактовками (например, Платонова). Сомневаться в расстановке акцентов (неофициальной литературе второй половины века внимания почти не уделено; существование культуры после распада СССР удостоено «краткого упоминания»). Можно цепляться к странным и резким формулировкам (идея, что «культура русского зарубежья неуклонно улучшалась», а «культура остающихся неуклонно деградировала» выглядит, в лучшем случае, натянуто). К фактическим ошибкам в не профильных для Быкова областях (кое-где перепутаны ар-нуво и ар-деко). Можно, наконец, признать, что «учебник» не даст читателю приблизительно никакого представления об изобразительном искусстве. Но все это — следствия утопической задачи. Продуктивнее сосредоточиться на том, что Быкову удалось.

«Демон поверженный» — обаятельный и захватывающий текст. Портреты мастеров ХХ века написаны эскизно, но ракурс, как правило, выбран эффектно. Ожидаемо интересны размышления о Горьком, Блоке, Ахматовой, Бродском, Окуджаве и Стругацких. Великолепен Маяковский в роли гиганта, не помещающегося в эпоху, всегда непонятого и отверженного. Тем более, что его образ рифмуется с «тогдашней Россией — страшно талантливой и гибнущей на взлете» или, говоря словами искусствоведа Евгения Ковтуна, с «авангардом, остановленным на бегу». Глава о том, как в сталинские годы замолкали или теряли мастерство поэты, начинавшие в Серебряном веке, получилась на самом деле пронзительной.

Частый прием Быкова — создать эффектную пару или трио, позволяющие через сравнение показать индивидуальность каждого участника. Так, Горький представлен рядом с Леонидом Андреевым. Блок — с Белым. Маяковский и Есенин, равно как Бродский и Высоцкий, продолжают как бы раздвоившегося Некрасова.

При этом Маяковский неожиданно контрастирует с Ходасевичем. Такие сопоставления добавляют драматизма быковскому повествованию и очеловечивают исследуемых. Книга не позволяет забыть о том, что некогда они были живыми людьми. И вот эта особенность как раз делает ее хорошим учебником. Слишком часто в отечественном образовании исторические деятели проходят перед учеником чередой «небожителей» в лучших традициях героики сталинских времен. Влияние этого педагогического подхода на формирование авторитарной психологии очевидно. Порой неожиданные тандемы образуют и произведения — так писатель отмечает сходство фабул в «Тихом Доне», «Докторе Живаго» и «Лолите» (Быков говорил об этом и раньше, но сравнение от повторения не потускнело).

Главным литературным жанром ХХ века писатель называет «мистерию», подразумевающую одухотворенность физического мира, совмещение фантастического и реалистического, в том числе присутствие мистических сущностей в привычном контексте. Повышенное внимание к жанру он обосновывает «самим масштабом исторических событий ХХ века» — ужасов мировых войн и массовых преступлений тоталитарных режимов. К мистериям писатель относит множество, на первый взгляд, не похожих текстов — от «Чевенгура» Платонова и «Поэмы без героя» Ахматовой до «Старика Хоттабыча» Лагина, «Пирамиды» Леонова и «Мастера и Маргариты».

Произведение Булгакова знаменует собой реанимацию фаустианского романа — тоже ключевого жанра. Принципиально здесь появление «мастера» — человека-профессионала, забирающего главную роль у трикстера из авантюрных романов 1920-х — начала 1930-х. («Дух литературы двадцатых был духом авантюризма, но в тридцатых все стало безнадежно сухопутно».) Ротацию «элитных» персонажей в советской прозе Быков объясняет социально-политическими причинами: «Ремесло в России — единственный способ стать незаменимым и таким образом выжить, иначе государство схарчит тебя, не подавившись. ХХ век — век профессионалов… всех, в ком государство нуждается ради обороны или витрины». Эта мысль развивает тезис о столетии «тотального разочарования в самом проекте «человек»», показанный на примере чеховского «Вишневого сада»: «Человека забыли».

Интересны размышления Быкова о многотомных эпопеях, о фантастике и документалистике во второй половине века. Однако центральная тема «Демона…» — взаимоотношения власти, интеллигенции и широких слоев общества. Социокультурный ракурс, вообще-то привычный для писателя, удачно вписывается в актуальное поле, где русская культура уже несколько лет отбивается от навязываемой ей (обоснованно или нет — другой вопрос) вины.

«Демон…» утверждает, что интеллигенция, как «лучшая, просвещенная часть народа» (по идее Быкова, регулярно убегающая от него далеко вперед), «заинтересована в гуманизации» консервативного государства и стремится ее приблизить. Но ее положение напоминает образ пальмы из сказки Гаршина «Attalea princeps». Пальма стремительно развивается, пока не упирается в крышу теплицы (архаичный общественный порядок). Напряжение нарастает, затем крыша пробивается (революция)

«Беда в том, что в результате разрушения теплицы пальма гибнет первой — то есть уничтожается причина и двигатель всех перемен; травке-то все нравится. Интеллигенция готовила переворот 1917 года — и пала его первой жертвой; интеллигенция готовила перестройку — и была практически деклассирована в девяностые, а многие тогда и вовсе ее хоронили. Именно интеллигенция сегодня выражает задушенное недовольство военной диктатурой и уже вполне массовыми репрессиями — но трудно сомневаться, что никто из нынешних борцов не получит от перемен ни малейшей выгоды».

«Модерн (речь о прогрессивных интеллектуалах-авангардистах. — Прим. автора) победил… вследствие обрушения государства, развалившегося под гнетом собственной некомпетентности. Едва окрепнув, государство его прихлопнуло и пошло по прежнему кругу циклического развития — с движением без эволюции». Можно вспомнить и оттепельные попытки перемен, быстро задавленные реакцией. Искусство тогда раскололось на официальное и неофициальное (читай нелегальное), а многие из поверивших в «оттепель» оказались в положении диссидентов.

Прогрессивная часть общества непременно оказывается задавлена консервативным ответом. «Русская цивилизация с неумолимостью приводила не только к появлению прекрасных генераций новых людей, но и к их планомерному уничтожению ради выживания системы», — пишет Быков

В этой фразе как будто и заключено объяснение. Октябрьский переворот и распад Советского Союза лишь ненадолго пошатнули, но не переменили структуру российского властвования с его жесткой вертикалью и подчинением личности государственным задачам. Модернистская утопия раннего СССР, консервативное великодержавие позднего и нигилистический по сути путинизм родственны в радикальном обесценивании индивидуального человека. Свободомыслие и своеволие (в русском это слово имеет почему-то негативный окрас) при таком положении не могли быть востребованы и несли угрозу для политической элиты. Конформисты для системы привлекательны как раз тем, что передают субъектность в аренду государству во всех необходимых ему областях. Тогда как люди мыслящие оказываются особенно опасны. Выразительная цитата из Лидии Гинзбург: «Нам платят за то, чтобы мы не занимались своим делом». «Именно это и является, в сущности, главным содержанием русской культуры, в которой не-лишних людей нет (а те, кто не-лишние, — не люди, а функции)», продолжает ее слова Быков.

Большая часть признанных сегодня культурных ценностей в ХХ веке была «запрещенкой» и до читателя/зрителя добралась с большим опозданием. Сегодняшний образ культуры ХХ века во многом слеплен нелегальным «формализмом», сам-там-издатом и неофициальным искусством. Наиболее известные теперь авторы если не были выдавлены из страны, затравлены или физически уничтожены, то существовали в униженном положении. Образ, созданный Быковым, хочется назвать культурой «невостребованной субъектности» — пространством, где творческий и мыслящий человек постоянно сталкивается с сопротивлением, работает преимущественно «вопреки» и оказывается отторгнут от аудитории. Красноречива популярность образа Гамлета в позднем СССР — «сильного человека в слабой позиции», «вынужденного действовать в условиях интриг, лжи, подлости, на поле, где ни к чему не способен» и воплощающего «несовпадение с эпохой по всем параметрам».

Модернизм — утверждает писатель — в России был прежде всего «реакцией на реакцию» (отчасти так можно сказать и об оттепельной культуре). Консервативные реванши — тоже примеры реакции на перемены. Быков неоднократно говорит о радикализме модернизма, но это относится и к охранителям. «Россия — страна континентального климата, максимальных температур, радикальных и однозначных решений: если их нет, нет и свершения». Тяга к крайностям затрудняет диалог между сторонами. При этом радикалы не принимают в расчет «человекоразмерность» собственных проектов — цель у них оправдывает средства. Замкнутый круг «реакции на реакцию» — по сути, борьба не на жизнь, а на смерть без возможности найти общий язык. Тем более, что власть постоянно мешает разговору оппонентов, создавая неравенство позиций — одних наделяя статусом правоверных, а других превращая во врагов.

«Культура, против ожидания, не сплачивает, а лишь обостряет этот раскол» (как и многие общественные расколы), — пишет Быков, но это как раз неудивительно в силу ее тяги к крайностям и презрения к компромиссам. Вообще слово «компромисс» в России имеет негативный оттенок (в духе «ну, ни тебе, ни мне») и ошибочно ассоциируется с конформизмом. Хотя конформизм — встраивание в монолог власти, а возможность компромисса — ключевое условие диалога.

Первая необходимость для формирования «синтетического взгляда на русскую жизнь», о котором говорит писатель, — критика радикализма и извечного для русской культуры соблазна крайних позиций. Однако в «Демоне…» этого нет. Есть же, напротив, полемическая резкость (понятная в военное время, но опасная для послевоенного), заострение позиций и броские тезисы, вроде того, что «все устройство русской жизни сегодня скомпрометировано и подлежит радикальной отмене». В сущности, именно эти особенности книги обещают: российская культура не закончена и после решающей победы добра над злом рискует отправиться на новый увлекательный круг цикла — «с движением без эволюции».

Новая газета Европа

Вопросы и ответы

Каковы цели Премии?

Основная цель Премии — поддержка авторов и продвижение русскоязычной литературы в мире. Мы открыты для всех, кто пишет и читает на русском языке, независимо от гражданства и места проживания. Мы стремимся к созданию культуры на русском языке, свободной от политических и имперских влияний.

Как проходит процедура присуждения Премии?

Премия присуждается ежегодно. Жюри проводит голосование, где каждый член выбирает от одного до трех произведений. Победителем становится автор, чье произведение получило наибольшее количество голосов. Также проводится читательское голосование (Crowdfunding) на сайте Премии, где читатели могут голосовать за авторов, поддерживая их финансово.

Какие награды предоставляет Премия?

Победитель Премии получает грант на перевод произведения на английский, французский и немецкий языки. Также в рамках читательского голосования все собранные средства передаются авторам, за которых проголосовали читатели.

Когда начинается и заканчивается прием книг на конкурс?

Прием книг на конкурс начинается 1 октября и продолжается до 15 ноября 2024 года.

Когда объявят список финалистов и победителей?

В январе 2025 года Совет Экспертов объявит список финалистов. Читательское голосование начинается в тот же месяц. В феврале-апреле члены жюри читают книги-финалисты, а победителей Премии и читательского голосования объявят в мае 2025 года.

Какие условия выдвижения книги на премию

Произведения (роман, повесть, сборники рассказов и эссе, документальная проза), вышедшие отдельными изданиями или опубликованные в журналах. Номинировать на премию имеют право как издательства и редакции журналов, так и сами писатели или третьи лица (с согласия и письменного подтверждения автора). Тексты подаются к рассмотрению в электронном виде. Премия «Дар» открыта для всех авторов. Учитывая главные цели премии: продвижение современной русскоязычной литературы за пределами РФ и характер самого вознаграждение (грант на перевод) - приоритет будет отдаваться авторам, чьи произведения ранее не переводились на английский, французский и немецкий языки.